Глава 45.
Глава 45.
Оказалось, что «немного времени» – это слишком оптимистично. Подспудное беспокойство и не думало утихать, а то, что бояться было вроде бы нечего, лишь усиливало тревогу. Явной угрозы в лице Кристофера больше не существовало, но Горацио с Кристиной никак не могли окончательно успокоиться и не ждать беды. Жизненный опыт обоих не способствовал благодушию.
Однажды какой-то обкурившийся подросток попытался угнать у них машину, подкараулив на парковке.
– Бросай ключи, и отойдите от машины! – кричал он, размахивая пистолетом.
Кристина ощущала дрожь рук Горацио. Мальчишку она не видела – едва сбоку шарахнулась чья-то фигура, слишком быстро рванувшаяся к машине, Горацио переместился так, что оказался между Кристиной и нападающим, и удерживал ее за своей спиной все время, пока разговаривал с парнем. При этом голос Горацио оставался спокойным и уверенным, выдавала его лишь эта дрожь, не видимая никому, кроме нее.
Зашедшие с двух сторон полицейские и выскочивший из магазина напротив охранник скрутили незадачливого грабителя, и Горацио, не обращая более ни на кого внимания, повернулся к Кристине, заключив ее в крепкие объятия.
– Сэр… – рядом остановился в нерешительности молодой мальчишка-патрульный.
– Вот моя визитка, – прищурившись, обернулся Горацио. – Я подпишу протокол завтра, договорились? Моя …подруга беременна, и сейчас я хочу убедиться, что это происшествие не будет иметь последствий для нее и нашего ребенка.
Кристина удивилась тому, как спокойно и естественно у Горацио получилось это объяснение, и что единственную запинку вызвало определение ее статуса. Кажется, он хотел сказать «жена», но понял, что это не соответствует действительности? А в мыслях он ее называет именно так? Почему же он ни словом, ни намеком не обмолвился о своем желании?
Самое странное, что собственно вечер после этого прошел совсем как обычно. То есть, конечно, Горацио заглядывал в глаза и ловил каждый вздох, который мог свидетельствовать об ухудшении ее самочувствия, но к рецидивам подобного поведения Кристина почти уже привыкла.
После выхода из больницы Горацио продолжил, по ее же выражению, обращаться с ней «как с хрустальной вазой». Иногда Кристина даже посмеивалась, что теперь понимает значение выражения «пылинки сдувать». Признаться, это несколько напрягало.
Во-первых, такое внимание было ей непривычно. Резкое охлаждение, даже отторжение, проявленное Питером при известии о ее беременности, жалобы многих женщин на аналогичную перемену в поведении мужей – все это легло в основу ее представлений о типичной реакции мужчин на факт беременности. При этом, как полагала Кристина, мужчина вполне мог желать ребенка, особенно наследника, но находиться рядом с беременной женщиной – мука мученическая.
Исходя из этого, она и строила свое поведение, мысленно с сожалением распрощавшись с уютными вечерними посиделками и радостями секса заодно на предстоящие тридцать с лишним недель. Стереотип сломался в первый же день, когда Горацио с неменьшим пылом и даже с еще большей нежностью целовал ее живот, прежде чем заняться любовью. Изумившись, Кристина, тем не менее, не позволила себе впасть в эйфорию, назначив новый рубеж, после которого все должно рухнуть: через четыре месяца, когда изменения ее тела станут вполне зримыми и ощутимыми. Пока же ее беспокоили лишь тошнота, приступы гиперчувствительности и связанной с этим раздражительности, да резкие смены настроения.
Причем, почувствовав дискомфорт, Кристина каждый раз пыталась уединиться, но Горацио, словно не замечая этого, постоянно оказывался рядом. Прошло несколько недель, прежде чем Кристина решилась на откровенный разговор и объяснила, что, пытаясь быть с ней везде и всегда, Горацио ущемляет ее свободу, что иногда ей действительно лучше побыть одной, чтобы не приходилось сдерживаться и контролировать себя. Горацио хмурился, кусал губы, вздыхал, но просьбу понял и принял. Взамен Кристине пришлось дать обещание, что она ни за что не будет стесняться, стыдиться или колебаться, если ей понадобится хоть какая-то помощь с его стороны.
Выполнять данное обещание оказалось непросто обоим, но постепенно стало легче: когда они убедились, что соглашение работает и делает их сосуществование комфортнее.
В ночь после той попытки угона Кристине приснился кошмар – расстрел ее семьи. Она проснулась в ужасе, и даже вид мирно спящего Горацио ее не успокоил. Кто знает, откуда придет беда? Как защититься от того, о чем и не подозреваешь, что никак не можешь предусмотреть?
Горацио проснулся – вероятно, от ее всхлипов. Ни слова не говоря, прижал к себе, слегка покачивая, убаюкивая. А она вдруг испытала такое огромное желание выплеснуть этот ужас, что заговорила, тихо, монотонно, ничего не поясняя:
– Это было воскресенье. Солнечное, ясное. У Дамира был день рождения. Они выбирали ему «мужской подарок». А мы пошли дальше. Я несла Джинни на руках. Она вздрогнула. Почему-то я не слышала этой очереди. Просто почувствовала… Джинни вздрогнула. Мне стало как-то тяжело стоять. И дышать. А Кэтти упала. И я, оказывается, тоже. Мне казалось, солнце светит слишком ярко. Давит. Я услышала крик Дамира… Не могла повернуть голову. Как будто у меня там тоже пуля, как у Джинни. Тяжелая. Потом повернула. У Кэтти кровь шла изо рта. И у меня, когда я хотела сказать Дамиру, чтобы смотрел под ноги. Не успела. И Питер не успел. Земля… Фонтаном… И…
Кристина умолкла, внезапно потеряв желание говорить, и просто тихо плакала, уткнувшись лицом в грудь Горацио, словно в подушку. Он молчал. Вспоминал ту фотографию и сопоставлял обрывки ее рассказов. Дамир – сын. Питер – муж. Кэтти и Джинни – дочери. Та, что на руках – вероятно, младший ребенок, которым Кристина была беременна в то время, когда был сделан снимок. И все они погибли в один день. В тот день, когда Кристина получила свои отметины на груди…
Горацио не мог не вспомнить о Марисоль. Не вспоминать кровь на своих руках, яркое солнце Майами и улыбку умирающей жены.
Наверное, поэтому он как-то даже не удивился, поднявшись вечером наверх и застав Кристину сидящей в глубоком раздумье с фотографией в руках. Он с Марисоль в день свадьбы.
Фотография выпала не из книги – из ежедневника, который Кристина приподняла, смахивая пыль со стола. Прошло уже больше месяца с тех пор, как Горацио вернулся к работе, а она все еще сидела дома, уступив его уговорам и просьбам не пренебрегать рекомендациями врача и полностью выздороветь после полученных травм.
Рассмотрев фотографию, Кристина ощутила внезапную тяжесть в районе желудка и желание присесть. Марисоль оказалась куда более красивой, чем на черно-белом газетном снимке. А может, дело еще и в том, что тогда она была несомненно счастлива. Горацио проявлял свои чувства намного сдержаннее, но Кристина могла по пальцам пересчитать, сколько раз она видела на его лице такое выражение умиротворенности. Чувство, испытанное в тот момент, было для нее пострашнее ревности: Кристина усомнилась, что способна, выражаясь высокопарно, составить счастье Горацио. Даже родив ему ребенка.
Когда она заметила стоящего в дверях Горацио, оба невольно улыбнулись одинаковому воспоминанию. Горацио сел рядом, Кристина потерлась носом о его плечо, он поцеловал ее в висок. Взглянул на фотографию, прищурился, лизнул губы и неожиданно попросил:
– Поедем со мной?
***
Это место на кладбище показалось Кристине неожиданно уютным, как ни странно это звучит. Недалеко от дороги, под сенью деревьев.
– Ты часто здесь бываешь, – отметила Кристина, наблюдая, как уверенно Горацио выбирает дорогу.
Он улыбнулся, кивнул, пожал плечами.
– Знаешь… Практически все самое дорогое, что у меня есть, – Горацио дернул уголком рта, притянул ее к себе и поправился: – что у меня было до сих пор – оно покоится здесь. Ну, не в том смысле, что прямо здесь…
– Я поняла, – кивнула Кристина.
Горацио присел на корточки, поставил цветок в каменный вазон, явно привычным жестом тронул нежные лепестки. Затем неуверенно оглянулся и сел, приваливаясь боком к каменному постаменту. Снова взглянул на Кристину, склонив голову набок.
Кристина покусала губу, потом все же решилась принять приглашение и устроилась в его объятиях.
– Ты с ней разговариваешь?
– Всегда, – краем глаза Кристина увидела, что Горацио поднял лицо вверх, будто Марисоль находилась где-то там, в вышине, в просвечивающем сквозь кроны деревьев синем небе. – Знаешь, она хотела родить ребенка. И я сказал ей, что еще не поздно.
Кристина взяла его руку в свои, переплетая пальцы. Ощущение было странным. Горацио будто представлял ее своей семье, просто все его близкие были сейчас там, на небесах.
Кристина невольно поежилась, снова испытывая неуверенность: будет ли она достойной парой для Горацио с точки зрения его близких? Не потому ли он тянет с предложением, хоть и называет ее мысленно своей женой?
– Прошлое должно оставаться в прошлом, – с каким-то странным оттенком в голосе сказал Горацио.
– О чем ты? – прищурилась Кристина, чуть разворачиваясь, чтобы видеть его лицо.
– Ну…
На лице Горацио явно читалось смирение с жестокой необходимостью. Кристина нахмурилась.
– Ты решил, что не должен больше ездить сюда? – неожиданно догадалась она.
Горацио вздохнул. Потупился, затем взглянул исподлобья. С зарождающейся надеждой.
Теперь вздохнула Кристина.
– Знаешь, – снова уютно вжимаясь спиной в его грудь и поглаживая пальцы, заговорила она. – Я считаю, что наше прошлое – все наше прошлое, заметь, даже то, которое хочется засунуть в самый дальний уголок памяти или забыть как кошмарный сон – сделало нас такими, какие мы есть. И, если я люблю тебя, – Кристина улыбнулась, потому что Горацио обнял ее крепче и прижался подбородком к плечу, соприкасаясь головами, – то я окажусь в затруднительном положении, однажды утром обнаружив рядом с собой человека, вдруг выкинувшего все свое прошлое. Без памяти о Марисоль, о родителях и брате, о том погибшем сотруднике, о племяннике и сыне – это будешь уже не ты, Горацио. Зачем творить такое насилие над собой? Ты опасаешься, что я буду ревновать тебя к твоему прошлому? Знаешь, говорят, что ревновать, когда ничего еще нет, глупо, а когда есть – уже поздно. И я с этим согласна.
– Я тебя люблю, – посопев, прошептал Горацио.
Кристина повернула голову и поцеловала его в щеку.
Неимоверное облегчение, которое он испытал от этих слов, сделало Горацио чрезмерно разговорчивым, словно он выпил хорошего вина, крепко ударившего в голову. Слова находились сами собой, и словно не было ничего естественней в мире, чем сидеть на могиле жены и рассказывать обо всем подряд… Будущей жене?
Да, Кристина не ошиблась, мысленно Горацио называл ее так уже давно. Но разговор не заводил, ждал. Точнее, сначала он, скажем так, немного дулся: просьба Кристины время от времени оставлять ее в одиночестве задела Горацио сильнее, чем он готов был признать. Разумеется, он тоже прекрасно знал, как холодны бывают мужья к своим беременным женам, искренне их презирал и готов был на любые жертвы, чтобы оказаться полной противоположностью. И услышать, что его забота временами чрезмерна, было нелегко.
Вторым немаловажным пунктом была кажущаяся неготовность Кристины к каким-либо событиям, пусть и радостным. Горацио кожей чувствовал, как она рада каждому спокойному, обычному дню, прошедшему без сюрпризов. И терпеливо ждал, когда к ней вернется азартная, яркая жизнерадостность.
Прошел еще месяц, и на Горацио вдруг снизошло понимание: то состояние, в котором Кристина находится, не следствие шока, а следствие свойств характера. Она могла часами лежать с книжкой почти без движения – но в этом не было апатии. Она выслушивала его рассказы, выражая свои эмоции лишь легкой улыбкой, еле заметным движением бровей или взблеском глаз, она не любила покупать себе новые вещи – но это не было отсутствием интереса к жизни. Просто она была вот такая.
Результатом этого понимания стало то, что Горацио вышел во двор, сел рядом с шезлонгом и сказал:
– Давай поженимся.
– Сейчас? – спросила Кристина, не поднимая глаз от книги.
Горацио даже на миг показалось, что она не поняла сути вопроса, потому что такой ответ – вернее, уточняющий вопрос – он слышал почти на каждое свое предложение. Пойти спать, гулять, купаться, ужинать… «Сейчас?» – постоянно спрашивала Кристина. Горацио первое время это ужасно раздражало, а потом он привык, так же как и к «через пять минут, ладно?». Ну вот не любила и не могла она резко переключаться, ей нужно было некоторое время, как бы на завершение одной программы и переход к следующей.
– Завтра, – сдерживая подступающее волнение, сказал Горацио.
Вот теперь Кристина подняла взгляд.
«Зачем?» – спрашивали ее глаза.
Горацио с трудом сглотнул, но взгляда не отвел. Ему было бы очень сложно сформулировать ответ. Так было положено. Они любили друг друга и ждали ребенка. Нужно было пожениться. Конечно, по идее, предложение должно было бы выглядеть и звучать совсем иначе, но почему-то Горацио был уверен, что классическое предложение имеет шансы встретить отказ, будучи принято за неискреннее, сделанное по обязанности. А ведь Горацио искренне желал этого, всем сердцем, но не представлял, как донести это желание в неискаженном виде.
– Хорошо, милый, – сказала Кристина. – Ты только не волнуйся, всё будет хорошо, – и улыбнулась.
– А ты правда хочешь? – торопливо переспросил Горацио. – Или это только для меня?
– Милый, – Кристина с трудом сдерживала смех. – По-моему, ты только что назвал меня извращенкой.
– В смысле? – опешил он.
– Я не такая странная, чтобы не хотеть замуж за любимого мужчину, – улыбаясь, пояснила она.
– Да, но ты ничего не сказала! – решил подловить её на противоречии Горацио.
– А зачем? – подняла брови она. – Ты-то молчать не стал бы, если бы решил, что хочешь на мне жениться. Что, собственно, только что и произошло, – Кристина пожала плечами с видом демонстративного непонимания, в чём проблема.
Горацио с облегчением усмехнулся, поцеловал ее и ушел в дом, а Кристина осталась, вцепившись в книгу похолодевшими пальцами и невидящим взглядом пробегая строчки.
Нет, она ни в коем случае не лгала, она действительно хотела выйти замуж за любимого мужчину, но почему-то мысль о свадьбе повергла Кристину в состояние, близкое к панике.
То, что они с Горацио недостаточно знают друг друга, было отброшено как довод сразу. Нельзя узнать человека один раз и навсегда. Взять хоть одну его часть, про которую чаще других самонадеянно говорят, что знают наизусть – тело. Да, можно знать строение, особенности, родинки и шрамы, но ведь каждый день и уж тем более каждый прожитый год немного меняет тело любимого, и, если не хочешь однажды обнаружить себя, что называется, в постели с незнакомцем, придется каждый день знакомиться с произошедшими изменениями.
То, что все знакомые по прежней жизни считают ее мертвой, было уже серьезнее. Остальные еще не успели стать друзьями, да и знали они доктора Мелани Кром. Выходить замуж совсем без свидетелей было как-то …грустно. Словно она – какая-то отщепенка, без друзей и даже хороших знакомых, способных порадоваться за нее в такой день.
Но, самое главное, Кристине вдруг почудилось, что свадьба и станет тем рубежом, после которого Горацио перестанет быть фантастически заботливым, нежным другом и любовником, а станет обычным мужем, от которого максимум, чего можно ожидать, так это того, что он не будет слишком явно показывать свое отвращение к толстой неуклюжей беременной жене.
Ложась тем вечером в постель, Кристина особенно внимательно наблюдала за реакциями Горацио. Сейчас, когда она была раздета, живот намечался уже вполне отчетливо. Но ничего, кроме всепоглощающей нежности и нескрываемого удовольствия, она не заметила.
Вопрос со свидетелями тоже решился достаточно просто. Доктор Алекс Вудс и Келли Дюкейн были идеальным вариантом: достаточно знакомые люди, которым не требовалось ничего объяснять. Кроме того, они хорошо знали Горацио и, кажется, были действительно рады за него. Все прошло тихо и скромно, ко всеобщему удовольствию.
А утро после свадьбы началось с кошмара. Точнее, Кристина не придала особого значения тянущему ощущению внизу живота, да и небольшого кровавого пятна на простыне не испугалась, лишь сделав мысленную пометку, что нужно зайти к врачу. А вот Горацио побледнел так, словно ему объявили, что она умирает.
Кристине ничего не оставалось, кроме как согласиться немедленно ехать в больницу. Еще по дороге она подумала, что это не самое удачное решение, поскольку такой врач, как Стивен Мэрдок, совершенно не подходит для того, чтобы спокойно объяснить происходящее Горацио. Так и вышло. Немного успокоившийся во время обследования – еще бы, ведь на экране, пусть в смазанном черно-белом изображении, был его сын – после разговора со Стивеном Горацио был сам не свой.
Случайно или нет, но разговор Стивен выстроил так, что по его словам выходило: Горацио сам причинил вред собственному ребенку. Кристина с трудом удержалась, чтобы устроить скандал прямо в кабинете. Остановило ее то, что некоторые детали не хотелось бы оглашать при муже. В конце концов, ориентация Стивена – его личное дело, как и его чувства, которые – Кристина была практически убеждена – тот испытывал к Горацио. Собственно говоря, Кристина опасалась, что подобные заявления сейчас лишь еще сильнее выбьют мужа из колеи.
Дорога домой прошла в мрачном молчании. Горацио, вероятно, казнил себя и, судя по закушенной губе и сдвинутым бровям, был полон решимости «не повторять ошибок». Кристина же пребывала в каком-то меланхолично-пессимистичном настроении. Да, это все же случилось. Да, именно тогда, когда она перестала опасаться. Такова жизнь.
Выходной, который оба взяли по случаю свадьбы, оказался безнадежно испорчен. Горацио снова дергался, стоило Кристине вздохнуть чуть глубже, а к вечеру своей услужливостью довел до того, что она сбежала во двор, на шезлонг, и снова отгородилась книгой от всего мира. Больше всего на свете ей хотелось в уютные объятия мужа, но его нервозность испортила бы все удовольствие, а кроме того… Кроме того, Кристина не стала оспаривать слова Стивена, когда он сказал, что интимная близость ей теперь противопоказана до самых родов, хотя и не была с этим согласна. Конечно, отслоение плаценты – это не шутки, но Кристина считала, что в этом случае плоду требуется тем более усиленное снабжение кровью и, соответственно, кислородом, так что интимная близость ей более чем показана, просто, вероятно, с некоторыми разумными ограничениями. Проблема была в том, что Кристина не представляла, как донести это до Горацио, с его верой в авторитет врача и страхом повредить ребенку.
По счастью, проблема разрешилась сама собой.
В тот вечер Горацио ограничился поцелуем и пожеланием спокойной ночи. Кристина же долго не могла уснуть, борясь с мрачными предчувствиями и подступающими слезами.
На следующий день он был вынужден остаться в лаборатории на вторую смену. Приехал утром, свалился как подкошенный, поспал несколько часов – и снова уехал.
Но еще через день, вернувшись вечером домой, Кристина с порога попала в маленький вихрь. Горацио был немного уставшим, но счастливым: преступника удалось арестовать прежде, чем он расправился со своей последней жертвой. Кристина сама не поняла, как они оказались в спальне. Душ, снова кровать – все тонуло в волнах блаженства от поцелуев и таких знакомых умелых ласк.
А потом Горацио остановился, и Кристине пришлось закусить губу, чтобы не закричать от разочарования. Впрочем, Горацио тоже не испытывал особого удовольствия от того, что пришлось прерваться.
– Иногда я думаю, а не действует ли он в своих интересах? – пытаясь успокоить дыхание, пробормотал Горацио, глядя в потолок.
Кристина замерла, почувствовав холодок надежды. Если в убеждении мужа появится трещинка, ее можно будет увеличить своими доводами.
– Ревнуешь? – сделала удивленный вид она.
– Ну, учитывая, сколько времени ты проводишь с ним, а сколько со мной… – будто раздумывая, протянул Горацио.
– Для Стивена семейные узы – это святое, – затаив дыхание, сказала Кристина. – А тем более, ребенок.
– Значит, я могу не опасаться его поползновений? – с шутливой угрозой сдвинув брови, спросил Горацио.
Возможность ненавязчиво довести до мужа нужную информацию была просто шикарной.
– В том смысле, который ты имеешь в виду, – нет, – прикусила губу Кристина. Ее глаза искрились лукавством.
– Что?! – Горацио буквально подкинуло на кровати, когда он понял скрытый намек.
– Именно, – уже с нескрываемой усмешкой кивнула Кристина. – Ты ему очень нравишься, милый. В тебе есть именно те качества, которые Стивен всегда хотел бы видеть в партнере. Ты сильный, все решаешь сам, но при этом не давишь на партнера, готов к разумному компромиссу.
Горацио лишь ошалело помотал головой, недоверчиво глядя на Кристину.
– Но, даже если бы мы не были женаты, он никогда не стал бы пытаться отбить тебя, – ласково, успокаивающе погладив его по руке, продолжила Кристина. – Если у людей уже сложились отношения, Стивен никогда не будет их разрушать. Он понимает, как непросто найти того, кто тебе нужен.
– Еще бы, – хмыкнул Горацио.
– Нет, милый, это не из-за того, что гомосексуалистам трудно найти партнера, – мягко поправила Кристина. – Стивен из тех странных людей, которые не видят разницы между полами. Если уж на то пошло, он бисексуал. Для него есть подходящие друг другу люди и неподходящие. Пол при этом значения не имеет.
Об этом Кристина часто задумывалась в эти дни. Действительно ли категоричность Стивена была следствием перестраховки? Или он намеревался вбить клин в их отношения? Хоть она и убеждала мужа в обратном, сама она вовсе не была так уж уверена. Просто ей отнюдь не хотелось спровоцировать Горацио на выяснение отношений. А еще Кристина была не уверена в том, за кем из них охотится Стивен.
– Как такого человека допускают работать с детьми, – осуждающе пробормотал Горацио.
– Горацио, гомосексуалист и педофил – очень разные вещи, и ты это прекрасно знаешь, – нахмурясь, сказала Кристина. К сожалению, мысли Горацио свернули в такую колею, которая ей была вовсе не по душе. – Если хочешь знать, гомосексуальных контактов у него никогда не было, – добавила она, незаметно для себя начиная защищать Мэрдока. – Когда он познакомился с Брайаном, тот уже был болен СПИДом, и они всего лишь жили в одной квартире, все принимали их за хороших друзей. Но с Брайаном они жили душа в душу, в отличие от бывшей жены Стивена, которая его, можешь себе представить, била!
– Ты много о нем знаешь, – примирительным тоном сказал Горацио.
– Мы ходим в одну и ту же группу поддержки для людей, потерявших близких, – сухо ответила Кристина, поднимаясь.
– Кристина, – Горацио быстро встал, обошел кровать, перегородил дорогу и осторожно взял жену за плечи. – Дорогая, прости, если я что-то сказал не так, – тихо сказал он. – Я не хотел сказать о нем ничего дурного. Я просто… Был немного шокирован.
Кристина молчала, опустив глаза, кусая губы. Она вообще уже не понимала, зачем затеяла этот разговор. «Решила, что можешь легко управлять мужем? Ну так получи!» – ругала она себя. От обиды и досады на глаза навернулись слезы, и Кристина отвернулась.
Точнее, попыталась отвернуться, потому что в этот момент Горацио вдруг решительно увлек ее обратно на кровать, подгребая подушки и удобно устраивая в своих объятиях. Его забота оказала совсем не то действие, на которое он рассчитывал. Вместо того чтобы успокоиться, Кристина расплакалась. Горацио терпеливо снес и это. Выждал, пока закончатся слезы, вынул носовой платок, аккуратно вытер ее лицо, отдал платок, чтобы она могла высморкаться, и снова сомкнул объятия.
– Теперь ты можешь рассказать, что тебя так расстроило? – мягко спросил он.
– Я не знаю, – с всхлипом отозвалась Кристина. Горацио понимающе улыбнулся и погладил ее по голове. – Я правда не знаю, милый, прости, я просто рассердилась ни с того ни с сего, а потом еще и… – продолжила она. – Я веду себя как истеричка…
– Ты ведешь себя, как беременная женщина, – целуя уголки ее заплаканных глаз, поправил Горацио. – Что совершенно нормально, потому что ты и есть беременная женщина.
– Раньше такого не было, – неуверенно пробормотала Кристина, подкладывая ладонь под щеку.
– Хочешь спать? – улыбнулся Горацио.
– Нет, – внезапно широко открывая глаза, сказала Кристина. – Хочу маслин.
– Хм, зеленых или черных? – уточнил Горацио, прикидывая, дотянется ли он до телефона или придется вставать.
– Черных, – будто прислушавшись к неслышимой никому кроме нее подсказке, кивнула Кристина. – С косточкой.
– Я думал, ты их терпеть не можешь, – пожал плечами Горацио, поднося к уху трубку.
– Ну да, – скривилась Кристина.
– Опять он безобразничает, – улыбнулся Горацио.
Кристина улыбнулась в ответ, слушая, как он делает заказ.
Как-то вдруг им стало спокойно, будто всех этих событий, включая последний разговор, попросту не было.
Они спустились вниз, приняли заказ у подоспевшего курьера, устроили поздний ужин и снова поднялись в спальню.
– Я так тебя хочу… – извиняющимся тоном чуть слышно сказал Горацио, уткнувшись носом ей в затылок.
– Так в чем же дело? – стараясь спросить это как можно спокойнее, поинтересовалась Кристина, разворачиваясь к нему.
– Ну, ты же сама слышала, доктор запретил, – сдвинув брови, пояснил Горацио. Погладил ее живот. – Я не хочу повредить ребенку.
– А что, если я скажу, что ему это не повредит? – накрывая ладонь мужа своей и смещая его руку ниже, спросила Кристина. – Ведь я тоже доктор.
На лице Горацио явно читалась внутренняя борьба, а затем его лицо разгладилось. Впрочем, как выяснилось через несколько минут, решение, принятое им, можно было смело назвать компромиссным. Видимо, его не миновало традиционное мужское заблуждение, что проникновение само по себе может повредить ребенку, зато, по счастью, Горацио не разделял заблуждения Кристины в том, что при запрете на проникновение муж и вовсе перестанет заниматься с ней сексом.
Разумеется, в первый раз не все вышло гладко, но, как потом посмеивалась про себя Кристина, она испытала оргазм от одной лишь мысли, что муж действительно ее хочет, несмотря на беременность и запреты. Она не осталась в долгу. Правда, делать глубокий минет Кристина и не пыталась, прекрасно осознавая пределы своих возможностей, но ее умений вполне хватило на то, чтобы доставить Горацио удовольствие.
Засыпали они с ощущением, что для них двоих в этом мире нет невозможного. Пожалуй, они были не так уж далеки от истины – по крайней мере, пока у них было обоюдное желание идти навстречу друг другу.
Глава 45.Оказалось, что «немного времени» – это слишком оптимистично. Подспудное беспокойство и не думало утихать, а то, что бояться было вроде бы нечего, лишь усиливало тревогу. Явной угрозы в лице Кристофера больше не существовало, но Горацио с Кристиной никак не могли окончательно успокоиться и не ждать беды. Жизненный опыт обоих не способствовал благодушию.
Однажды какой-то обкурившийся подросток попытался угнать у них машину, подкараулив на парковке.
– Бросай ключи, и отойдите от машины! – кричал он, размахивая пистолетом.
Кристина ощущала дрожь рук Горацио. Мальчишку она не видела – едва сбоку шарахнулась чья-то фигура, слишком быстро рванувшаяся к машине, Горацио переместился так, что оказался между Кристиной и нападающим, и удерживал ее за своей спиной все время, пока разговаривал с парнем. При этом голос Горацио оставался спокойным и уверенным, выдавала его лишь эта дрожь, не видимая никому, кроме нее.
Зашедшие с двух сторон полицейские и выскочивший из магазина напротив охранник скрутили незадачливого грабителя, и Горацио, не обращая более ни на кого внимания, повернулся к Кристине, заключив ее в крепкие объятия.
– Сэр… – рядом остановился в нерешительности молодой мальчишка-патрульный.
– Вот моя визитка, – прищурившись, обернулся Горацио. – Я подпишу протокол завтра, договорились? Моя …подруга беременна, и сейчас я хочу убедиться, что это происшествие не будет иметь последствий для нее и нашего ребенка.
Кристина удивилась тому, как спокойно и естественно у Горацио получилось это объяснение, и что единственную запинку вызвало определение ее статуса. Кажется, он хотел сказать «жена», но понял, что это не соответствует действительности? А в мыслях он ее называет именно так? Почему же он ни словом, ни намеком не обмолвился о своем желании?
Самое странное, что собственно вечер после этого прошел совсем как обычно. То есть, конечно, Горацио заглядывал в глаза и ловил каждый вздох, который мог свидетельствовать об ухудшении ее самочувствия, но к рецидивам подобного поведения Кристина почти уже привыкла.
После выхода из больницы Горацио продолжил, по ее же выражению, обращаться с ней «как с хрустальной вазой». Иногда Кристина даже посмеивалась, что теперь понимает значение выражения «пылинки сдувать». Признаться, это несколько напрягало.
Во-первых, такое внимание было ей непривычно. Резкое охлаждение, даже отторжение, проявленное Питером при известии о ее беременности, жалобы многих женщин на аналогичную перемену в поведении мужей – все это легло в основу ее представлений о типичной реакции мужчин на факт беременности. При этом, как полагала Кристина, мужчина вполне мог желать ребенка, особенно наследника, но находиться рядом с беременной женщиной – мука мученическая.
Исходя из этого, она и строила свое поведение, мысленно с сожалением распрощавшись с уютными вечерними посиделками и радостями секса заодно на предстоящие тридцать с лишним недель. Стереотип сломался в первый же день, когда Горацио с неменьшим пылом и даже с еще большей нежностью целовал ее живот, прежде чем заняться любовью. Изумившись, Кристина, тем не менее, не позволила себе впасть в эйфорию, назначив новый рубеж, после которого все должно рухнуть: через четыре месяца, когда изменения ее тела станут вполне зримыми и ощутимыми. Пока же ее беспокоили лишь тошнота, приступы гиперчувствительности и связанной с этим раздражительности, да резкие смены настроения.
Причем, почувствовав дискомфорт, Кристина каждый раз пыталась уединиться, но Горацио, словно не замечая этого, постоянно оказывался рядом. Прошло несколько недель, прежде чем Кристина решилась на откровенный разговор и объяснила, что, пытаясь быть с ней везде и всегда, Горацио ущемляет ее свободу, что иногда ей действительно лучше побыть одной, чтобы не приходилось сдерживаться и контролировать себя. Горацио хмурился, кусал губы, вздыхал, но просьбу понял и принял. Взамен Кристине пришлось дать обещание, что она ни за что не будет стесняться, стыдиться или колебаться, если ей понадобится хоть какая-то помощь с его стороны.
Выполнять данное обещание оказалось непросто обоим, но постепенно стало легче: когда они убедились, что соглашение работает и делает их сосуществование комфортнее.
В ночь после той попытки угона Кристине приснился кошмар – расстрел ее семьи. Она проснулась в ужасе, и даже вид мирно спящего Горацио ее не успокоил. Кто знает, откуда придет беда? Как защититься от того, о чем и не подозреваешь, что никак не можешь предусмотреть?
Горацио проснулся – вероятно, от ее всхлипов. Ни слова не говоря, прижал к себе, слегка покачивая, убаюкивая. А она вдруг испытала такое огромное желание выплеснуть этот ужас, что заговорила, тихо, монотонно, ничего не поясняя:
– Это было воскресенье. Солнечное, ясное. У Дамира был день рождения. Они выбирали ему «мужской подарок». А мы пошли дальше. Я несла Джинни на руках. Она вздрогнула. Почему-то я не слышала этой очереди. Просто почувствовала… Джинни вздрогнула. Мне стало как-то тяжело стоять. И дышать. А Кэтти упала. И я, оказывается, тоже. Мне казалось, солнце светит слишком ярко. Давит. Я услышала крик Дамира… Не могла повернуть голову. Как будто у меня там тоже пуля, как у Джинни. Тяжелая. Потом повернула. У Кэтти кровь шла изо рта. И у меня, когда я хотела сказать Дамиру, чтобы смотрел под ноги. Не успела. И Питер не успел. Земля… Фонтаном… И…
Кристина умолкла, внезапно потеряв желание говорить, и просто тихо плакала, уткнувшись лицом в грудь Горацио, словно в подушку. Он молчал. Вспоминал ту фотографию и сопоставлял обрывки ее рассказов. Дамир – сын. Питер – муж. Кэтти и Джинни – дочери. Та, что на руках – вероятно, младший ребенок, которым Кристина была беременна в то время, когда был сделан снимок. И все они погибли в один день. В тот день, когда Кристина получила свои отметины на груди…
Горацио не мог не вспомнить о Марисоль. Не вспоминать кровь на своих руках, яркое солнце Майами и улыбку умирающей жены.
Наверное, поэтому он как-то даже не удивился, поднявшись вечером наверх и застав Кристину сидящей в глубоком раздумье с фотографией в руках. Он с Марисоль в день свадьбы.
Фотография выпала не из книги – из ежедневника, который Кристина приподняла, смахивая пыль со стола. Прошло уже больше месяца с тех пор, как Горацио вернулся к работе, а она все еще сидела дома, уступив его уговорам и просьбам не пренебрегать рекомендациями врача и полностью выздороветь после полученных травм.
Рассмотрев фотографию, Кристина ощутила внезапную тяжесть в районе желудка и желание присесть. Марисоль оказалась куда более красивой, чем на черно-белом газетном снимке. А может, дело еще и в том, что тогда она была несомненно счастлива. Горацио проявлял свои чувства намного сдержаннее, но Кристина могла по пальцам пересчитать, сколько раз она видела на его лице такое выражение умиротворенности. Чувство, испытанное в тот момент, было для нее пострашнее ревности: Кристина усомнилась, что способна, выражаясь высокопарно, составить счастье Горацио. Даже родив ему ребенка.
Когда она заметила стоящего в дверях Горацио, оба невольно улыбнулись одинаковому воспоминанию. Горацио сел рядом, Кристина потерлась носом о его плечо, он поцеловал ее в висок. Взглянул на фотографию, прищурился, лизнул губы и неожиданно попросил:
– Поедем со мной?
***
Это место на кладбище показалось Кристине неожиданно уютным, как ни странно это звучит. Недалеко от дороги, под сенью деревьев.
– Ты часто здесь бываешь, – отметила Кристина, наблюдая, как уверенно Горацио выбирает дорогу.
Он улыбнулся, кивнул, пожал плечами.
– Знаешь… Практически все самое дорогое, что у меня есть, – Горацио дернул уголком рта, притянул ее к себе и поправился: – что у меня было до сих пор – оно покоится здесь. Ну, не в том смысле, что прямо здесь…
– Я поняла, – кивнула Кристина.
Горацио присел на корточки, поставил цветок в каменный вазон, явно привычным жестом тронул нежные лепестки. Затем неуверенно оглянулся и сел, приваливаясь боком к каменному постаменту. Снова взглянул на Кристину, склонив голову набок.
Кристина покусала губу, потом все же решилась принять приглашение и устроилась в его объятиях.
– Ты с ней разговариваешь?
– Всегда, – краем глаза Кристина увидела, что Горацио поднял лицо вверх, будто Марисоль находилась где-то там, в вышине, в просвечивающем сквозь кроны деревьев синем небе. – Знаешь, она хотела родить ребенка. И я сказал ей, что еще не поздно.
Кристина взяла его руку в свои, переплетая пальцы. Ощущение было странным. Горацио будто представлял ее своей семье, просто все его близкие были сейчас там, на небесах.
Кристина невольно поежилась, снова испытывая неуверенность: будет ли она достойной парой для Горацио с точки зрения его близких? Не потому ли он тянет с предложением, хоть и называет ее мысленно своей женой?
– Прошлое должно оставаться в прошлом, – с каким-то странным оттенком в голосе сказал Горацио.
– О чем ты? – прищурилась Кристина, чуть разворачиваясь, чтобы видеть его лицо.
– Ну…
На лице Горацио явно читалось смирение с жестокой необходимостью. Кристина нахмурилась.
– Ты решил, что не должен больше ездить сюда? – неожиданно догадалась она.
Горацио вздохнул. Потупился, затем взглянул исподлобья. С зарождающейся надеждой.
Теперь вздохнула Кристина.
– Знаешь, – снова уютно вжимаясь спиной в его грудь и поглаживая пальцы, заговорила она. – Я считаю, что наше прошлое – все наше прошлое, заметь, даже то, которое хочется засунуть в самый дальний уголок памяти или забыть как кошмарный сон – сделало нас такими, какие мы есть. И, если я люблю тебя, – Кристина улыбнулась, потому что Горацио обнял ее крепче и прижался подбородком к плечу, соприкасаясь головами, – то я окажусь в затруднительном положении, однажды утром обнаружив рядом с собой человека, вдруг выкинувшего все свое прошлое. Без памяти о Марисоль, о родителях и брате, о том погибшем сотруднике, о племяннике и сыне – это будешь уже не ты, Горацио. Зачем творить такое насилие над собой? Ты опасаешься, что я буду ревновать тебя к твоему прошлому? Знаешь, говорят, что ревновать, когда ничего еще нет, глупо, а когда есть – уже поздно. И я с этим согласна.
– Я тебя люблю, – посопев, прошептал Горацио.
Кристина повернула голову и поцеловала его в щеку.
Неимоверное облегчение, которое он испытал от этих слов, сделало Горацио чрезмерно разговорчивым, словно он выпил хорошего вина, крепко ударившего в голову. Слова находились сами собой, и словно не было ничего естественней в мире, чем сидеть на могиле жены и рассказывать обо всем подряд… Будущей жене?
Да, Кристина не ошиблась, мысленно Горацио называл ее так уже давно. Но разговор не заводил, ждал. Точнее, сначала он, скажем так, немного дулся: просьба Кристины время от времени оставлять ее в одиночестве задела Горацио сильнее, чем он готов был признать. Разумеется, он тоже прекрасно знал, как холодны бывают мужья к своим беременным женам, искренне их презирал и готов был на любые жертвы, чтобы оказаться полной противоположностью. И услышать, что его забота временами чрезмерна, было нелегко.
Вторым немаловажным пунктом была кажущаяся неготовность Кристины к каким-либо событиям, пусть и радостным. Горацио кожей чувствовал, как она рада каждому спокойному, обычному дню, прошедшему без сюрпризов. И терпеливо ждал, когда к ней вернется азартная, яркая жизнерадостность.
Прошел еще месяц, и на Горацио вдруг снизошло понимание: то состояние, в котором Кристина находится, не следствие шока, а следствие свойств характера. Она могла часами лежать с книжкой почти без движения – но в этом не было апатии. Она выслушивала его рассказы, выражая свои эмоции лишь легкой улыбкой, еле заметным движением бровей или взблеском глаз, она не любила покупать себе новые вещи – но это не было отсутствием интереса к жизни. Просто она была вот такая.
Результатом этого понимания стало то, что Горацио вышел во двор, сел рядом с шезлонгом и сказал:
– Давай поженимся.
– Сейчас? – спросила Кристина, не поднимая глаз от книги.
Горацио даже на миг показалось, что она не поняла сути вопроса, потому что такой ответ – вернее, уточняющий вопрос – он слышал почти на каждое свое предложение. Пойти спать, гулять, купаться, ужинать… «Сейчас?» – постоянно спрашивала Кристина. Горацио первое время это ужасно раздражало, а потом он привык, так же как и к «через пять минут, ладно?». Ну вот не любила и не могла она резко переключаться, ей нужно было некоторое время, как бы на завершение одной программы и переход к следующей.
– Завтра, – сдерживая подступающее волнение, сказал Горацио.
Вот теперь Кристина подняла взгляд.
«Зачем?» – спрашивали ее глаза.
Горацио с трудом сглотнул, но взгляда не отвел. Ему было бы очень сложно сформулировать ответ. Так было положено. Они любили друг друга и ждали ребенка. Нужно было пожениться. Конечно, по идее, предложение должно было бы выглядеть и звучать совсем иначе, но почему-то Горацио был уверен, что классическое предложение имеет шансы встретить отказ, будучи принято за неискреннее, сделанное по обязанности. А ведь Горацио искренне желал этого, всем сердцем, но не представлял, как донести это желание в неискаженном виде.
– Хорошо, милый, – сказала Кристина. – Ты только не волнуйся, всё будет хорошо, – и улыбнулась.
– А ты правда хочешь? – торопливо переспросил Горацио. – Или это только для меня?
– Милый, – Кристина с трудом сдерживала смех. – По-моему, ты только что назвал меня извращенкой.
– В смысле? – опешил он.
– Я не такая странная, чтобы не хотеть замуж за любимого мужчину, – улыбаясь, пояснила она.
– Да, но ты ничего не сказала! – решил подловить её на противоречии Горацио.
– А зачем? – подняла брови она. – Ты-то молчать не стал бы, если бы решил, что хочешь на мне жениться. Что, собственно, только что и произошло, – Кристина пожала плечами с видом демонстративного непонимания, в чём проблема.
Горацио с облегчением усмехнулся, поцеловал ее и ушел в дом, а Кристина осталась, вцепившись в книгу похолодевшими пальцами и невидящим взглядом пробегая строчки.
Нет, она ни в коем случае не лгала, она действительно хотела выйти замуж за любимого мужчину, но почему-то мысль о свадьбе повергла Кристину в состояние, близкое к панике.
То, что они с Горацио недостаточно знают друг друга, было отброшено как довод сразу. Нельзя узнать человека один раз и навсегда. Взять хоть одну его часть, про которую чаще других самонадеянно говорят, что знают наизусть – тело. Да, можно знать строение, особенности, родинки и шрамы, но ведь каждый день и уж тем более каждый прожитый год немного меняет тело любимого, и, если не хочешь однажды обнаружить себя, что называется, в постели с незнакомцем, придется каждый день знакомиться с произошедшими изменениями.
То, что все знакомые по прежней жизни считают ее мертвой, было уже серьезнее. Остальные еще не успели стать друзьями, да и знали они доктора Мелани Кром. Выходить замуж совсем без свидетелей было как-то …грустно. Словно она – какая-то отщепенка, без друзей и даже хороших знакомых, способных порадоваться за нее в такой день.
Но, самое главное, Кристине вдруг почудилось, что свадьба и станет тем рубежом, после которого Горацио перестанет быть фантастически заботливым, нежным другом и любовником, а станет обычным мужем, от которого максимум, чего можно ожидать, так это того, что он не будет слишком явно показывать свое отвращение к толстой неуклюжей беременной жене.
Ложась тем вечером в постель, Кристина особенно внимательно наблюдала за реакциями Горацио. Сейчас, когда она была раздета, живот намечался уже вполне отчетливо. Но ничего, кроме всепоглощающей нежности и нескрываемого удовольствия, она не заметила.
Вопрос со свидетелями тоже решился достаточно просто. Доктор Алекс Вудс и Келли Дюкейн были идеальным вариантом: достаточно знакомые люди, которым не требовалось ничего объяснять. Кроме того, они хорошо знали Горацио и, кажется, были действительно рады за него. Все прошло тихо и скромно, ко всеобщему удовольствию.
А утро после свадьбы началось с кошмара. Точнее, Кристина не придала особого значения тянущему ощущению внизу живота, да и небольшого кровавого пятна на простыне не испугалась, лишь сделав мысленную пометку, что нужно зайти к врачу. А вот Горацио побледнел так, словно ему объявили, что она умирает.
Кристине ничего не оставалось, кроме как согласиться немедленно ехать в больницу. Еще по дороге она подумала, что это не самое удачное решение, поскольку такой врач, как Стивен Мэрдок, совершенно не подходит для того, чтобы спокойно объяснить происходящее Горацио. Так и вышло. Немного успокоившийся во время обследования – еще бы, ведь на экране, пусть в смазанном черно-белом изображении, был его сын – после разговора со Стивеном Горацио был сам не свой.
Случайно или нет, но разговор Стивен выстроил так, что по его словам выходило: Горацио сам причинил вред собственному ребенку. Кристина с трудом удержалась, чтобы устроить скандал прямо в кабинете. Остановило ее то, что некоторые детали не хотелось бы оглашать при муже. В конце концов, ориентация Стивена – его личное дело, как и его чувства, которые – Кристина была практически убеждена – тот испытывал к Горацио. Собственно говоря, Кристина опасалась, что подобные заявления сейчас лишь еще сильнее выбьют мужа из колеи.
Дорога домой прошла в мрачном молчании. Горацио, вероятно, казнил себя и, судя по закушенной губе и сдвинутым бровям, был полон решимости «не повторять ошибок». Кристина же пребывала в каком-то меланхолично-пессимистичном настроении. Да, это все же случилось. Да, именно тогда, когда она перестала опасаться. Такова жизнь.
Выходной, который оба взяли по случаю свадьбы, оказался безнадежно испорчен. Горацио снова дергался, стоило Кристине вздохнуть чуть глубже, а к вечеру своей услужливостью довел до того, что она сбежала во двор, на шезлонг, и снова отгородилась книгой от всего мира. Больше всего на свете ей хотелось в уютные объятия мужа, но его нервозность испортила бы все удовольствие, а кроме того… Кроме того, Кристина не стала оспаривать слова Стивена, когда он сказал, что интимная близость ей теперь противопоказана до самых родов, хотя и не была с этим согласна. Конечно, отслоение плаценты – это не шутки, но Кристина считала, что в этом случае плоду требуется тем более усиленное снабжение кровью и, соответственно, кислородом, так что интимная близость ей более чем показана, просто, вероятно, с некоторыми разумными ограничениями. Проблема была в том, что Кристина не представляла, как донести это до Горацио, с его верой в авторитет врача и страхом повредить ребенку.
По счастью, проблема разрешилась сама собой.
В тот вечер Горацио ограничился поцелуем и пожеланием спокойной ночи. Кристина же долго не могла уснуть, борясь с мрачными предчувствиями и подступающими слезами.
На следующий день он был вынужден остаться в лаборатории на вторую смену. Приехал утром, свалился как подкошенный, поспал несколько часов – и снова уехал.
Но еще через день, вернувшись вечером домой, Кристина с порога попала в маленький вихрь. Горацио был немного уставшим, но счастливым: преступника удалось арестовать прежде, чем он расправился со своей последней жертвой. Кристина сама не поняла, как они оказались в спальне. Душ, снова кровать – все тонуло в волнах блаженства от поцелуев и таких знакомых умелых ласк.
А потом Горацио остановился, и Кристине пришлось закусить губу, чтобы не закричать от разочарования. Впрочем, Горацио тоже не испытывал особого удовольствия от того, что пришлось прерваться.
– Иногда я думаю, а не действует ли он в своих интересах? – пытаясь успокоить дыхание, пробормотал Горацио, глядя в потолок.
Кристина замерла, почувствовав холодок надежды. Если в убеждении мужа появится трещинка, ее можно будет увеличить своими доводами.
– Ревнуешь? – сделала удивленный вид она.
– Ну, учитывая, сколько времени ты проводишь с ним, а сколько со мной… – будто раздумывая, протянул Горацио.
– Для Стивена семейные узы – это святое, – затаив дыхание, сказала Кристина. – А тем более, ребенок.
– Значит, я могу не опасаться его поползновений? – с шутливой угрозой сдвинув брови, спросил Горацио.
Возможность ненавязчиво довести до мужа нужную информацию была просто шикарной.
– В том смысле, который ты имеешь в виду, – нет, – прикусила губу Кристина. Ее глаза искрились лукавством.
– Что?! – Горацио буквально подкинуло на кровати, когда он понял скрытый намек.
– Именно, – уже с нескрываемой усмешкой кивнула Кристина. – Ты ему очень нравишься, милый. В тебе есть именно те качества, которые Стивен всегда хотел бы видеть в партнере. Ты сильный, все решаешь сам, но при этом не давишь на партнера, готов к разумному компромиссу.
Горацио лишь ошалело помотал головой, недоверчиво глядя на Кристину.
– Но, даже если бы мы не были женаты, он никогда не стал бы пытаться отбить тебя, – ласково, успокаивающе погладив его по руке, продолжила Кристина. – Если у людей уже сложились отношения, Стивен никогда не будет их разрушать. Он понимает, как непросто найти того, кто тебе нужен.
– Еще бы, – хмыкнул Горацио.
– Нет, милый, это не из-за того, что гомосексуалистам трудно найти партнера, – мягко поправила Кристина. – Стивен из тех странных людей, которые не видят разницы между полами. Если уж на то пошло, он бисексуал. Для него есть подходящие друг другу люди и неподходящие. Пол при этом значения не имеет.
Об этом Кристина часто задумывалась в эти дни. Действительно ли категоричность Стивена была следствием перестраховки? Или он намеревался вбить клин в их отношения? Хоть она и убеждала мужа в обратном, сама она вовсе не была так уж уверена. Просто ей отнюдь не хотелось спровоцировать Горацио на выяснение отношений. А еще Кристина была не уверена в том, за кем из них охотится Стивен.
– Как такого человека допускают работать с детьми, – осуждающе пробормотал Горацио.
– Горацио, гомосексуалист и педофил – очень разные вещи, и ты это прекрасно знаешь, – нахмурясь, сказала Кристина. К сожалению, мысли Горацио свернули в такую колею, которая ей была вовсе не по душе. – Если хочешь знать, гомосексуальных контактов у него никогда не было, – добавила она, незаметно для себя начиная защищать Мэрдока. – Когда он познакомился с Брайаном, тот уже был болен СПИДом, и они всего лишь жили в одной квартире, все принимали их за хороших друзей. Но с Брайаном они жили душа в душу, в отличие от бывшей жены Стивена, которая его, можешь себе представить, била!
– Ты много о нем знаешь, – примирительным тоном сказал Горацио.
– Мы ходим в одну и ту же группу поддержки для людей, потерявших близких, – сухо ответила Кристина, поднимаясь.
– Кристина, – Горацио быстро встал, обошел кровать, перегородил дорогу и осторожно взял жену за плечи. – Дорогая, прости, если я что-то сказал не так, – тихо сказал он. – Я не хотел сказать о нем ничего дурного. Я просто… Был немного шокирован.
Кристина молчала, опустив глаза, кусая губы. Она вообще уже не понимала, зачем затеяла этот разговор. «Решила, что можешь легко управлять мужем? Ну так получи!» – ругала она себя. От обиды и досады на глаза навернулись слезы, и Кристина отвернулась.
Точнее, попыталась отвернуться, потому что в этот момент Горацио вдруг решительно увлек ее обратно на кровать, подгребая подушки и удобно устраивая в своих объятиях. Его забота оказала совсем не то действие, на которое он рассчитывал. Вместо того чтобы успокоиться, Кристина расплакалась. Горацио терпеливо снес и это. Выждал, пока закончатся слезы, вынул носовой платок, аккуратно вытер ее лицо, отдал платок, чтобы она могла высморкаться, и снова сомкнул объятия.
– Теперь ты можешь рассказать, что тебя так расстроило? – мягко спросил он.
– Я не знаю, – с всхлипом отозвалась Кристина. Горацио понимающе улыбнулся и погладил ее по голове. – Я правда не знаю, милый, прости, я просто рассердилась ни с того ни с сего, а потом еще и… – продолжила она. – Я веду себя как истеричка…
– Ты ведешь себя, как беременная женщина, – целуя уголки ее заплаканных глаз, поправил Горацио. – Что совершенно нормально, потому что ты и есть беременная женщина.
– Раньше такого не было, – неуверенно пробормотала Кристина, подкладывая ладонь под щеку.
– Хочешь спать? – улыбнулся Горацио.
– Нет, – внезапно широко открывая глаза, сказала Кристина. – Хочу маслин.
– Хм, зеленых или черных? – уточнил Горацио, прикидывая, дотянется ли он до телефона или придется вставать.
– Черных, – будто прислушавшись к неслышимой никому кроме нее подсказке, кивнула Кристина. – С косточкой.
– Я думал, ты их терпеть не можешь, – пожал плечами Горацио, поднося к уху трубку.
– Ну да, – скривилась Кристина.
– Опять он безобразничает, – улыбнулся Горацио.
Кристина улыбнулась в ответ, слушая, как он делает заказ.
Как-то вдруг им стало спокойно, будто всех этих событий, включая последний разговор, попросту не было.
Они спустились вниз, приняли заказ у подоспевшего курьера, устроили поздний ужин и снова поднялись в спальню.
– Я так тебя хочу… – извиняющимся тоном чуть слышно сказал Горацио, уткнувшись носом ей в затылок.
– Так в чем же дело? – стараясь спросить это как можно спокойнее, поинтересовалась Кристина, разворачиваясь к нему.
– Ну, ты же сама слышала, доктор запретил, – сдвинув брови, пояснил Горацио. Погладил ее живот. – Я не хочу повредить ребенку.
– А что, если я скажу, что ему это не повредит? – накрывая ладонь мужа своей и смещая его руку ниже, спросила Кристина. – Ведь я тоже доктор.
На лице Горацио явно читалась внутренняя борьба, а затем его лицо разгладилось. Впрочем, как выяснилось через несколько минут, решение, принятое им, можно было смело назвать компромиссным. Видимо, его не миновало традиционное мужское заблуждение, что проникновение само по себе может повредить ребенку, зато, по счастью, Горацио не разделял заблуждения Кристины в том, что при запрете на проникновение муж и вовсе перестанет заниматься с ней сексом.
Разумеется, в первый раз не все вышло гладко, но, как потом посмеивалась про себя Кристина, она испытала оргазм от одной лишь мысли, что муж действительно ее хочет, несмотря на беременность и запреты. Она не осталась в долгу. Правда, делать глубокий минет Кристина и не пыталась, прекрасно осознавая пределы своих возможностей, но ее умений вполне хватило на то, чтобы доставить Горацио удовольствие.
Засыпали они с ощущением, что для них двоих в этом мире нет невозможного. Пожалуй, они были не так уж далеки от истины – по крайней мере, пока у них было обоюдное желание идти навстречу друг другу.
@темы: "Сто лет одиночества", Кристина, "Двум смертям не бывать", Горацио Кейн