Глава 25.Глава 25.
Несколько дней Кристина в некотором напряжении ждала дальнейших знаков внимания и пыталась понять, как на них реагировать. Пол Грэй показался ей не склонным отступать от намеченного плана действий. Но ничего не происходило. Кристина расслабилась и даже уже практически выкинула несостоявшегося ухажера из головы, когда он снова объявился, как и было велено, через неделю. Швы ему снял другой врач – Кристина в тот день была занята с многочисленными жертвами ДТП и совершенно не ожидала, что кое-кто будет терпеливо дожидаться конца ее смены.
Впрочем, в тот день даже разговора не получилось: Пол лишь взглянул на серую от усталости Кристину и предложил подвезти ее до дома, а она, не раздумывая, согласилась. Хоть она и жила буквально в паре кварталов, сейчас мысль о прогулке до дома казалась ей совершенно непривлекательной. Всю дорогу Кристина молчала, а Пол и не делал попыток заговорить, только, остановив машину возле ее дома, попросил номер телефона.
Пол Грэй действительно оказался не склонен отступать от намеченного плана действий, но неторопливость этого плана вместе с основательностью послужили причиной того, что Кристина даже не заметила, как Пол вошел в ее жизнь. Ей так и не пришлось решать глобальных вопросов плана: как она относится к этому человеку, хочет ли принимать его ухаживания, готова ли ответить взаимностью. Все это как-то незаметно, само собой сложилось из простых ответов на простые вопросы: может ли она сейчас говорить, как прошла смена, не хочет ли она прогуляться по набережной сегодня вечером, видела ли она такой-то фильм и, если нет, не согласится ли посмотреть вместе с ним, как ей понравилась кухня ресторанчика, в котором они вчера ужинали…
Ответить на каждый из них было просто, и однажды оказалось, что они уже три месяца как встречаются. Высокая рыжеволосая фигура в темном костюме и неизменных солнцезащитных очках по-прежнему мелькала время от времени на экране, но ее связь с жизнью Кристины день ото дня становилась все призрачнее.
– А что ты будешь делать, если он вдруг вспомнит? – поинтересовался однажды Пол, когда они прогуливались по набережной.
– А что я, по-твоему, должна буду сделать?
– Упасть ему в объятия, например, – улыбнулся Пол. Глаза его были серьезны и внимательны, так что вопрос, судя по всему, отнюдь не был шуткой.
– Ты слишком романтизируешь наши отношения, – качнула головой Кристина, останавливаясь и опираясь на перила. – Мы с Горацио встретились в экстремальной ситуации, наши чувства могли быть продиктованы ей. Но проверить это нам не удалось, он забыл нашу встречу. Если он вспомнит, мы с ним оба встанем перед выбором: пытаться строить свою жизнь вместе или врозь. Учитывая, что на момент нашей встречи у него была другая женщина, любимая женщина – я сильно сомневаюсь, что Горацио будет счастлив, вспомнив обо мне…
– Я счастлив, что знаю тебя, – помолчав, сказал Пол.
Кристина улыбнулась и придвинулась ближе, позволяя себя обнять. Когда Пол пытался выразить сильные чувства, он иногда начинал говорить вот такими фразами, словно из записки в букете цветов. Он действительно не был оригинален, более того, кому-то даже мог показаться скучноватым: никаких сюрпризов, внезапных визитов и тому подобного. Прежде чем встретить после работы, Пол обязательно звонил, уточняя, во сколько она заканчивает сегодня и стоит ли приезжать или у нее изменилось настроение и все планы лучше отменить. Выбор ресторана или фильма непременно согласовывался заранее. Единственное, что он выбирал сам, не советуясь и не предупреждая – это цветы. Кристине же все это нравилось, ей было хорошо и спокойно в том надежном, предсказуемом мире, который создавал вокруг себя Пол Грэй.
Как выяснилось, вопрос о Горацио был задан неспроста – тем же вечером Пол впервые попытался поцеловать Кристину. Впрочем, попытался – неверное слово. Просто они сидели рядом на террасе, наслаждаясь безалкогольными коктейлями и вечерним бризом, темы разговора временно закончились, уступив место тишине, нарушаемой лишь отдаленным городским шумом, затем взгляды случайно встретились, и оставалось лишь слегка наклонить головы, чтобы соприкоснуться губами. Поцелуй закончился, но взгляда никто не отвел.
Несколько часов спустя Кристина лежала рядом с Полом, разглядывая его сквозь полусомкнутые ресницы и размышляя. В постели Пол Грэй был столь же нетороплив, основателен и неоригинален, как и по жизни. И ей это нравилось. Ей было хорошо.
Горацио… Да, если бы ей пришлось выбирать между ними, вряд ли ее выбором стал бы Пол, но амнезия вносила в этот выбор существенные коррективы. Пол Грэй, такой заботливый и в то же время ненавязчивый – Кристина не понимала, чем заслужила его любовь, но ощущать ее было очень приятно.
Загвоздка крылась в ее собственных чувствах. Кристине было с чем сравнивать. Но она понимала: Пол и не требует от нее всего и немедленно. И такое уважение к ее чувствам весьма располагало к нему. Пройдет еще несколько лет – и его любовь вызовет ответное чувство, поможет ей жить без оглядки на прошлое…
Минули Рождество и Новый год, затем и Пасха. Как и надеялась когда-то Кристина, жизнь входила в колею, а колея становилась все глубже: все больше и больше времени они с Полом проводили вместе, все больше и больше становилось совместных ритуалов, элементов быта, рассчитанного на двоих. Утренний подъем и сборы на работу, ужин и вечерние прогулки или посиделки. Прочитанные вместе книги, посмотренные вместе фильмы, прошлое друг друга, поведанное в негромких неторопливых разговорах вечером после ужина или ночью в постели.
– Я вот думаю, – сказал однажды Пол, привычно перебравшись после ужина на террасу, – может, переедешь ко мне? Тебе ведь здесь нравится?
– Нравится, – кивнула Кристина, пока никак не выказывая свою реакцию на предложение.
– Ну и вот, я подумал, – неторопливо продолжил Пол, – может, нам пожить вместе?
– До конца наших дней, – усмехнулась Кристина.
– Нет, – неожиданно мотнул головой Пол. – Ничего такого. Какой-нибудь вполне разумный срок, скажем, ближайшие лет пятьдесят…
Кристина улыбнулась вместе с ним, удобно устраивая затылок в ямочке на его плече.
– А если я соглашусь? – поинтересовалась она, глядя на закатное марево над крышами домов. Марево полыхало рыжим.
– Тогда я попрошу тебя примерить вот это, – перед глазами Кристины появилось тоненькое колечко с маленьким, изумительно красивым камнем. – Мамино, – пояснил Пол. – Она отдала мне его, когда мне исполнилось двадцать.
– Ты не торопился.
– Я ждал такую, как ты.
Кристина молчала. Пол тоже. Просто обнимал, глядя вместе с ней на оранжевое закатное небо. Он ждал двадцать лет, и готов был подождать еще. Пока она не будет готова. Пока не разлюбит Горацио. Или пока не согласится просто принять новую любовь, не покушающуюся на старую.
Кристина не могла подозревать его в неискренности чувств. Не сомневалась в том, какой он человек. Прекрасно представляла себе, какой будет их жизнь. Знала, что Пол идет на это с открытыми глазами. И все же медлила.
Согласиться – это значило навсегда отказаться от надежды… Только сейчас Кристина осознала, что все же надеялась. Совсем чуть-чуть. Так, что даже сама не подозревала об этом, пока не встала перед выбором: признать эту надежду, дать ей право на жизнь или отказаться от нее навсегда. Признать – и жить воспоминаниями о единственной ночи, подаренной ей измученным, больным, запутавшимся человеком. Отказаться – и жить полной жизнью, в которой может быть все то, о чем мечталось, но с другим. Ей тридцать пять, Полу сорок один. Почти столько же было ее родителям, когда их не стало. А сколько еще осталось им с Полом? Стоит ли тратить эти годы на надежду?
– Хорошо, – сказала Кристина, подставляя руку. Колечко скользнуло на палец, чуть задержавшись на суставе. В самый раз. Что ж, может, это действительно судьба?
– Ты не пожалеешь, – пообещал Пол, целуя ее пальцы.
Через месяц состоялась скромная свадьба. Сестра Пола и несколько его коллег, Эдди Этингейл и доктор Кэрри с женами – вот и все приглашенные.
А через несколько недель Пол вернулся домой странно задумчивым и даже несколько подавленным.
– Что-то случилось? – поинтересовалась Кристина. – Ваш проект отклонили?
Она знала, сколько времени и сил вложил муж в этот проект, и что сегодня после работы как раз должен был съездить в центр, узнать его судьбу.
– Нет, с проектом все в порядке… – Пол помялся, потом все же решился. – Я не хотел говорить, но ты ведь можешь и из газет узнать. Я видел твоего лейтенанта сегодня…
Кристина замерла в полуобороте, не поставив на стол тарелку.
– В костюме, при галстуке, – продолжил Пол, стараясь не глядеть на нее. – С высокой темноволосой девушкой в белом платье. Они шли в здание суда, под руку…
– Я поняла, – перебила Кристина, слишком осторожно ставя тарелку на стол. – Давай ужинать, – она отвернулась к плите, не зная, чему поражаться больше: спокойствию собственного тона или острой боли, на миг сжавшей сердце.
Она была благодарна мужу – если бы она прочитала эту новость в газете, в больнице, перед серьезной операцией, кто знает…
Горацио женился на своей Элине. Почему-то именно теперь Кристина вдруг почувствовала укол совести: она даже не попыталась помочь ему вспомнить, своим решением она в какой-то степени лишила Горацио свободы выбора, как бы решила за него. Но теперь уже жалеть было явно поздно. А тем более – пытаться что-то изменить.
***
Выбирая свой жизненный путь, Горацио, разумеется, учитывал риск, связанный с работой в полиции. Нельзя сказать, что он относился к этому несерьезно, – скорее, философски. Стать жертвой маньяка могла самая обычная семья любого человека, не имеющего никакого отношения к полиции, так же как и схлопотать пулю мог абсолютно любой.
Вероятно, поэтому, узнав, что его имя попало в «лист заказов» «Мала Ноче», Горацио не почувствовал страха, наоборот, даже некоторую гордость, будто этот заказ был своего рода признанием заслуг: он и его лаборатория ощутимо мешали бандитам. Следует отметить, что, представляя себе «Мала Ноче» кучкой молодых отморозков, мечтающих отгрызть от наркобизнеса кусок побольше, Антонио Винченце представлял истинный масштаб банды не более, чем если бы видел кусочек ногтя от «волосатой лапы». Главари международной организации «Мала Ноче», занимающейся поставками оружия и организацией заказных убийств, наркобизнеса сторонились, в то время как молодежь искренне не понимала, как можно упускать такую выгоду, буквально плывущую в руки. Боссы были вынуждены пойти на жесткие меры, вплоть до того, что непокорных сдавали копам. Горацио охотно внес свою лепту в этот процесс, сажая не только тех, кого готовы были сдать, но и безжалостно пройдясь по рядам самых преданных бойцов.
Наметившийся было просвет в личной жизни обернулся трагедией. Неоконченное нью-йоркское дело, Уолтер Резден, известный тем, что убивал родителей и запирал детей в шкафу, объявился в Майами. Ему оказалось мало ножевого шрама, оставленного им на боку детектива Кейна, теперь он решил оставить ему шрам на душе, убив женщину, с которой Горацио встретился за день до того, да еще и подстроив все так, чтобы в ее убийстве заподозрили самого лейтенанта. Команда криминалистов не оставила своего шефа, и золотой лейтенантский значок очень быстро вновь оказался в его руках, вот только Рэчел Тернер это вернуть уже не могло.
«Первая женщина, которая понравилась Горацио после Элины», – так сказала про нее Келли. Даже если бы Горацио слышал это, он не стал бы поправлять. И так слишком много старых тайн выплыло наружу в последнее время.
А жизнь все не давала передышки: судья, сводя старые счеты с Горацио, выпустил Рездена; Резден, сводя старые счеты с товарищами по несчастью, такими же приемными детьми, как и он сам, не защитившими его в детстве, убил еще несколько человек, прежде чем Горацио сумел его обезвредить; Стетлер, сводя старые счеты с Горацио, чуть не вышиб с работы Эрика Делко, воспользовавшись его семейными проблемами.
Потребность в простом человеческом тепле, близости была очень острой. Даже отдавая себе отчет в том, что это ненормально, Горацио не мог не радоваться каждому визиту Кристины в его сны. Конечно, ее фантом не мог заменить реального общения, но ни на что больше времени не оставалось: над лабораторией сгущались тучи, а Горацио не понимал даже, откуда дует ветер. Не могли же федералы быть заодно с «Мала Ноче»?
Марисоль Делко была вовсе не похожа на Кристину. К тому же она была сестрой Эрика, она была на 18 лет моложе – у Горацио и в мыслях не мелькнуло, что между ними может что-то завязаться. Разумеется, он помог бы Эрику и без ее просьбы, ведь тот был частью его семьи. Слушая рассказ Марисоль о неравной борьбе с болезнью, Горацио любовался девушкой и думал, не мог не думать о том, что совсем скоро химиотерапия подарит ей победу в этой борьбе, забрав взамен молодость. Не будет этих кудрей, и упругой нежности кожи, и задорного блеска в глазах…
Марисоль сама сделала первый шаг, пригласив его на ужин, но, даже согласившись, Горацио заставил себя поверить, что это «просто ужин». Все действительно получилось просто, совсем, как когда-то говорила Элина: Марисоль его пригласила, он согласился, они просто съели действительно вкусно приготовленное жаркое и выпили немного вина, просто говорили обо всем на свете, затем вдруг просто умолкли, глядя друг другу прямо в глаза. Если бы это было лишь благодарностью – Горацио не принял бы ее, если бы это было продиктовано жалостью – не приняла бы Марисоль. Но в тот момент они вдруг поняли, что у них обоих вот сейчас есть уникальная возможность стать неодинокими. Уж как надолго – этого они не знали, но разве хоть кому-то вообще суждено это знать заранее?
Это не было хватанием за соломинку – лишь бы кто-то был рядом. Горацио уважал стойкость характера Марисоль, ее добросердечие, был очарован ее живостью и искренностью. Марисоль уважала в нем человека, который не пасует перед обстоятельствами, и была уверена, что Горацио Кейн будет любить ее и тогда, когда ее волосы выпадут, а кожа сморщится и посереет. Отдавая все силы на борьбу с болезнью, Марисоль не думала о будущем, а задумавшись – испугалась. Если бы не Горацио, не его спокойная уверенность, ей могло бы и не хватить духу продолжать борьбу ради такого итога.
К сожалению, Марисоль не могла быть опорой для Горацио. Во всяком случае, сейчас. А тучи над лабораторией продолжали сгущаться, ФБР следило за каждым шагом, Горацио то и дело получал подтверждения, что про лабораторию распространяются порочащие слухи. Поддержка нужна была ему, как никогда, но за неимением большего приходилось довольствоваться теплотой и душевной близостью. Парадоксально, но факт – иногда даже самой искренней любви бывает недостаточно.
Горацио верил – все образуется. Внутренний голос подсказывал, что все эти неприятности с проверками и подозрениями рано или поздно закончатся, и ни в коем случае нельзя себе позволить из-за этого упустить то настоящее, что происходит сейчас.
А настоящим была Марисоль и их отношения. Осознав внезапно, что болезнь не является индульгенцией у смерти, Марисоль заторопилась жить, а что для молодой девушки лучше всего символизирует жизнь? Материнство.
– Еще не поздно, – сказал Горацио. Он в это верил всей душой – ведь в некотором смысле они с Марисоль стояли на одной доске. Ее подгоняла болезнь, его – возраст. Они оба могли не успеть.
– Что же мы будем делать? – спросила Марисоль.
– Все, что захотим, – ответил Горацио.
– А это относится к свадьбе? – уточнила Марисоль пару недель спустя.
– Да, – просто сказал он, улыбаясь радости, отразившейся в ее глазах, – да, относится.
Обворожительная в своем простом белом платье, взволнованная и счастливая, Марисоль вошла под руку с Горацио в зал суда. Он тоже был взволнован, хоть и скрывал это за шутками, и счастлив, хоть и сказал Эрику, что хочет порадовать Марисоль. То, что это порадует и самого Горацио, просто не имело значения для Эрика – так он считал. Горацио помнил, что это может быть ненадолго: даже если Марисоль окончательно победит болезнь, возможно, молодость возьмет свое, красота вернется, и ей больше не нужна будет его любовь и поддержка. Но разве это повод отказываться от пусть даже недолгого счастья?
Лаборатория была оправдана, федералы убрались ни с чем. Горацио надеялся, что они с Марисоль вместе вступят в новую, светлую полосу жизни.
Возможно, ему не стоило забывать о том, что его имя внесено в список заказов «Мала Ноче», а то, что он обезглавил местное отделение банды, отнюдь не означает безопасности. Впрочем, Горацио считал, что принял все необходимые меры: никакой шумихи вокруг свадьбы, ни гостей, ни объявления в газетах… Никто не должен был знать, что теперь он вдвойне уязвим – и даже несмотря на это, он приставил к Марисоль охрану.
Все оказалось тщетно. Свадьбу увидел снайпер, собиравшийся выполнить заказ и убрать наконец дотошного лейтенанта, а его босс, в упоении замышляя грядущий передел власти, отдал приказ стрелять не в Горацио, а в его жену.
– У меня были планы на вечер, – сказал Горацио, когда Марисоль очнулась в больнице.
Она улыбалась. Они вместе строили планы этим утром. Они смеялись: «счастлива ли она со своим новообретенным мужем?» Они были так уверены, что готовы к любому повороту судьбы… Они не были готовы прощаться.
– Ты ведь не задумала… не прийти ко мне на свидание? – спросил Горацио, пытаясь сдержать дрожь в голосе.
Сердце колотилось сильнее, чем тогда, когда он вышел из санитарной машины к поджидавшим его бандитам, перегородившим дорогу.
Неужели это конец?
– Ни за что на свете, – выдохнула Марисоль.
«Прости», – добавила она взглядом. Если бы это зависело от нее…
Писк аппарата, сигнализирующий о том, что линия пульса стала ровной, показался Горацио оглушительным. Эта ровная линия аккуратно перечеркивала его несостоявшееся счастье и семейную жизнь.
Что-то замкнуло у него внутри – и даже сны его предали. Горацио просто проваливался в душную вязкую черноту, чтобы продрать глаза с рассветом еще более уставшим, нежели вечером. Ему казалось, он покрылся коркой, делающей его нечувствительным. Он как-то выдержал похороны, не смея взглянуть в глаза родителям Марисоль. Он не поддался на провокации Риаса, возомнившего себя хозяином Майами. Он не сорвался, когда ему объявили, что Риаса отпускают на свободу под видом депортации в Бразилию.
Полтора месяца Эрик воевал с бюрократами Рио-де-Жанейро, надеясь на то, что справедливость восторжествует. Но шериф лишь посмеялся ему в лицо, выпустив Антонио Риаса под тем предлогом, что в рамках программы защиты свидетелей их имена не были указаны.
– Думаю, я знаю того, кто может знать, где Риас, – сказал Горацио.
О Рэе он думал с того самого момента, когда узнал, что Рио – город Антонио Риаса. Тот был кем-то вроде мэра в одной из фавелл. Антонио Риас, крупный наркоделец, проворачивавший свои дела в Майами. Рэймонд Кейн, «грязный полицейский» и наркоман, инсценировавший свою смерть для того, чтобы заняться разработкой каких-то крупных фигур, а затем выбравший местом «ссылки» Рио.
Последнее, на что надеялся Горацио – это что Рэй продолжает работать на федералов. Но этой надежде не суждено было сбыться.
– Леопард всегда при своих пятнах, – сказала Элина. – Прости, я не хотела тебя беспокоить, не хотела, чтобы ты знал…
Горацио смотрел на нее и не мог понять. Как могла порядочная, умная женщина, бывший полицейский, просто смотреть, как ее муж и сын губят сами себя?
Все, что ему оставалось теперь – надеяться, что еще не поздно. Но и эта надежда рассыпалась прямо в руках Горацио. Рэй умер, умер продажным копом и наркодельцом. Рэй-младший был на волосок от смерти, пойдя на поводу у Риаса и став живым контейнером для перевозки наркотиков. Эрик сумел выследить Риаса, но чуть не проиграл схватку на вертолетной площадке. Его вели ярость и жажда мести. Горацио был спокоен: ему практически нечего было терять. Возможно, будь у него значок и пистолет, Горацио сумел бы сохранить хладнокровие и вновь арестовать Риаса – теперь уже за убийство брата. Но это была другая страна, со своими законами – точнее, беззаконием – и у Горацио был лишь нож, выбитый Эриком в самом начале схватки.
– Ты так ничего и не понял, Кейн, – презрительно процедил Риас.
– Неужели, Антонио? – без выражения ответил Горацио. Нож вошел в живот Риаса легко. Почему-то в этот момент Горацио вспомнил, как объяснял Эрику когда-то: убивая человека ножом, неопытный убийца обычно режется сам. Потому что в тот момент, когда нож втыкается в человеческое тело, убийца осознает, что делает, и у большинства рука дрожит и слабеет, а нож скользит, раня ладонь.
Рука Горацио не дрогнула. Он смотрел на статую распростершего руки над Рио Христа-спасителя. Да, вина за убийство ляжет на его плечи, но лучше так, чем вина за все те жизни, которые Риас еще мог забрать или искалечить.
По возвращении в Майами Горацио ждал новый виток безумной гонки. Запутавшись во лжи, Рэй-младший едва не погиб и едва не стал убийцей.
– Ты в порядке, дядя Горацио? – несмело спросил он, когда все закончилось.
– Я… Я в порядке, – ответил Горацио, тяжело опускаясь на колено над телом убитого наркодилера.
Он солгал. Его с головой захлестывала странная опустошенность, совсем не соответствующая моменту: ведь все действительно должно было быть в порядке, племянник был жив, он не стал убийцей, теперь они с Элиной с Майами, где он сможет помогать им…
– В Бразилии есть понятие «тоска по счастливым воспоминаниям», – скажет Элина несколько часов спустя. – Мои воспоминания о Рэе, твои – о Марисоль.
Горацио опустит взгляд, заметив вопросительную интонацию в конце. Марисоль… Воспоминания о Марисоль были окрашены оттенком «несбывшееся». А чтобы тосковать по счастливым воспоминаниям, счастье должно было состояться, сбыться хоть на миг. Возможно, он был бы счастлив с Марисоль. Но этого теперь не узнать.
– Что собираешься делать?
– Бразилия стала для меня местом воспоминаний, – горько улыбнется Элина. – Хотя… Не думаю, что здесь нас что-то держит.
– А я думаю.
– Что?
– Семья.
Горацио не намерен был выпускать их из поля зрения теперь, но у него попросту не было сейчас сил на то, чтобы снова кого-то опекать, спасать, поддерживать. Его собственная жизнь только что рухнула, следовало выбраться из-под обломков старого и понять, как жить дальше, прежде чем он сможет снова заботиться о семье брата.
Прошел почти месяц: работа почему-то не оказывала привычного эффекта, Горацио по-прежнему тонул в ощущениях пустоты, одиночества и одновременно несвободы. Сны регулярно встречали его давящей чернотой кошмара. Успехи не радовали, опасность не воспринималась всерьез. Что у него могли отнять, жизнь? Ну так рано или поздно это все равно случится. А дорожить… Чем он мог теперь дорожить? Кошмарами? Одиночеством? Нет, конечно, до бессознательного стремления к самоубийству Горацио не дошел, но некоторое безразличие к собственной дальнейшей судьбе никак не желало рассеиваться.